— Значит, быть тебе Тым-Тыгдымом до конца своих дней, — Тып-Ойжон взобрался верхом на клячу. — Претензии есть?
— Никаких, шеф, — бодро гаркнул Тым-Тыгдым. — Игого.
Старый ходок и воин шли впереди, за ними следовали, оживленно о чем-то толкуя, Ыц-Тойбол и мудрец, восседавший на задравшем нос Тым-Тыгдыме, потом плелись несчастные Раздолбаи, потерявшие всякую надежду отбиться от сумасшедшего предприятия: замыкавший шествие Ботва и воин, идущий впереди, зорко следили за неприкосновенным запасом.
При этом пан-рухх счастливо пережевывал хвост Старого Копыта, умудрившись откусить его насовсем.
2. Невыносимая легкость бытия
— А какого, интересно, такого вы туда вообще поперлись? — во рту у Торчка дымилась какая-то травинка, и Желторот никак не мог разобрать — пахнет балданаками или нет? Старое Копыто смердел под боком и мешал обонятельному процессу.
— Кто? — спросил мудрец.
— Да эти двое бичей, — кивнул Торчок на ходоков.
— Ну, знаете, — клюв Тып-Ойжона возмущенно щелкнул, — это совсем уже глупо.
— Почему?
— Потому что они ходоки, вот и пошли, — разъяснил Ботва. — И заткнись, а то глаз высосу.
— Бич, — Торчок лениво сплюнул в сторону пан-рухха.
Неожиданно вскочил Старое Копыто.
— Нет, — закричал он. — Я требую. Немедленно, сейчас же… чтобы эти бичи ответили: зачем и какого такого они сюда поперлись и нас за собой потащили? И меня не запугаешь, я сам кому угодно и что хочешь высосу, я такой.
Дол-Бярды, изрядно уже измордованный Раздолбаями, предпочитал не встревать, доверяя все усобицы скорому суду Ботвы. Однако и Ботве вскоре наскучило — и даже опротивело — кусать скандальную троицу всякий раз, когда они начинали бузить. А бузили Раздолбаи все чаще, пока не докатились, наконец, до открытого неповиновения.
Мудрец, не найдя поддержки у воина и его скакуна, обратился за помощью к Ыц-Тойболу, в лице которого нашел благодарного слушателя и умного собеседника.
— Мой юный друг, — Тып-Ойжон старался говорить как можно тише, — боюсь, вам придется объяснить, зачем вы идете.
— А разве непонятно? — удивился молодой ходок. — Мы эту макитру ищем.
Некоторое время общество переваривало ответ Ыц-Тойбола, и мудрец, как наиболее образованный, уточнил:
— А до начала поисков вы по какой надобности шли?
Тут настал черед задуматься ходоку. Он потеребил кончик хвоста, почесал затылок и признался:
— Не знаю. Гуй-Помойс?
Старому ходоку вовсе не улыбалось просыпаться: как-никак, а последние полтора этапа, что он шагал в сопровождении многочисленного эскорта, ни коим образом не способствовали здоровому сну.
— Что опять? — проскрежетал он, разворачиваясь.
— Мы куда шли до этой сикараськи?
— Туда, — Гуй-Помойс ткнул пяткой чуть левее восходящего светила.
— А что там?
— Почем мне знать? — рассердился ходок. — Мое дело — идти.
— Но ведь… — задумался Тып-Ойжон. — Разве можно вот так, без цели, идти куда-то.
— Как это — без цели? Обязательно есть цель, — и Гуй-Помойс зевнул так, что мудрецу показалось, будто он разглядел через пасть ходока его внутренности.
Все замерли, ожидая сокровенного знания. И оно не заставило себя ждать.
— Цель ходока — дойти, — глубокомысленно закончил старый ходок.
— Куда? — в один голос возопили спутники.
— Куда-нибудь, — развел ногами Гуй-Помойс.
Молчание воцарилось нехорошее. Потом началось: Раздолбаи вразнобой кляли воинов, мудрецов, кляч, ходоков, бичей и даже Патриархов, Ыц-Тойбол пытался урезонить воина, схватившегося за дуг, дабы покарать наглецов, Тып-Ойжон очень осторожно выяснял у старого ходока, каким же образом он выбирает тот или иной маршрут, Ботва бормотал под нос проклятия и жевал тайком хвост Старого Копыта…
Единственным членом экспедиции, сохранявшим спокойствие и получавшим максимум удовольствия из сложившихся обстоятельств, был скакун мудреца, новообращенный Тым-Тыгдым. Он резвился в густой растительности равнин, набивал брюхо и вдыхал ароматы.
— Молчать всем, — не подозревая, что может орать так громко, Ыц-Тойбол задумчиво проводил взглядом уносящийся вдаль след от своего крика (трава полегла как минимум на полдня перехода), затем продолжил. — Выхода у нас нет, идти можно только вперед. Если кто-то не хочет — катитесь на все четыре стороны. Идти можно не всем вместе, достаточно быть в поле зрения. Это я говорю для тех, кому в тягость наше общество. Всем все ясно?
Ясно было всем, и Гуй-Помойс в который раз убедился, что не ошибся в своем выборе: напарник оказался что надо.
Вскоре процессия растянулась настолько, насколько вообще представлялось возможным. Торчок ковылял рядом с Ботвой, покуривая травинку и пуская колечки дыма в сторону клячи (пан-рухх грязно ругал обдолбанного бича, однако попыток пресечь бесчинство не осуществлял), Желторот вместе со Старым Копытом носились, как угорелые, от головы каравана, которую составляли мудрец с ходоками, до хвоста, в котором трусил, гордо подняв голову, брюл-брюл.
Дол-Бярды предпочитал идти чуть в стороне от основной массы — он выглядывал опасность, а заодно отрабатывал боевые выпады дугом.
И именно воин первым заметил, что за ними наблюдают.
— Уй-Диболом, — представился один.
— Дуй-Скип-Диболом, — отрекомендовался другой.
У Ваз-Газижоки потемнело в глазах: посетители вызывали стойкое недоверие, и в первую очередь владельцу строительной конторы не понравилась их внешность. Один в сиреневом плаще, другой в охристом, но если что-то в облике пришельцев и настораживало, то никак не одежда. Скорее, это была…
— Можно коротко — Уй и Дуй, — разрешил тот, что в сиреневом.
— Как это — коротко? — не понял Ваз-Газижока. — Что — коротко?
— Слишком долго произносить Уй-Диболом и Дуй-Скип-Диболом. Уй и Дуй, согласитесь, быстрее и удобнее, — пояснил охристый. — Не нравится Дуй — зовите Скип.
— А кто вы такие? — архитектору совсем расхотелось связываться со странными сикараськами, однако просто так он их прогнать не мог — требовался повод.
— Мы? — гости переглянулись. — Диболомы…
…Эти двое приехали почти верхом: сиреневый, покуривая трубку, восседал на охристом, охристый довольно бойко перебирал лапами и вполне смахивал на клячу, если бы не поразительное сходство с седоком. Сиреневый лихо соскочил перед порталом Архитектурной Конторы Ваз-Газижоки, его партнер встал на ноги и обнаружил даже не сходство, а абсолютное тождество со своим седоком. Освободившись от седла, накинув на плечи плащ, напялив головной убор и водрузив на нос окуляры, охристый стал полным отражением сиреневого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
